Мария не говорит много. Она смотрит. Она варит. Она переставляет скамейки у дома, как делала это во все те годы, когда никто не писал. И её действия — как молитва, как ритуал. А когда сыновья возвращаются, она не кричит. Не благодарит. Она просто гладит ткань. Потому что не знает, как быть в мире, где её вера сбылась. Потому что сбылась — одна. И фильм не даёт ей утешения. Он даёт ей одиночество. Потому что единственная в полноте — всегда одинока.

«Пять сыновей Марии» не делает её святой. Она — земная. Уставшая. Грубая. Сухая от слёз. Но в её глазах — не страх. Уверенность. Не громкая. Без вызова. Но именно эта уверенность и пугает других. Потому что у них она исчезла. И потому они пытаются объяснить её живыми детьми не верой, а ведьмой. Не молитвой, а проклятием. Потому что так проще. Потому что иначе — придётся признать, что ждать — было не зря.